Неточные совпадения
Все празднолюбцы-эгоисты,
Себя привыкшие любить,
Врали, педанты,
журналисты,
Однажды б только
стали жить.
Но автор — честь своей отчизны,
Блюститель правого суда,
Герой, родясь однажды к жизни,
Не умирал бы никогда.
Я постоянно участвовал небольшими статейками в «Московском вестнике», и в 1830 году, когда
журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину,
стали бессовестно нападать на него, я написал письмо к Погодину о значении поэзии Пушкина и напечатал в его журнале.
Он был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь получал чины, бывал всегда в среднем обществе и говорил про связи свои с знатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки на разные книги, знаком был со всеми литераторами и
журналистами, приписывал себе многие безымянные
статьи в журналах, издал брошюру, которую никто не читал, был, по его словам, завален кучею дел и целое утро проводил на Невском проспекте.
Я не знаю, но в моих понятиях женщина на бале составляет с своим нарядом нечто целое, нераздельное, особенное; женщина на бале совсем не то, что женщина в своем кабинете, судить о душе и уме женщины, протанцовав с нею мазурку, всё равно, что судить о мнении и чувствах
журналиста, прочитав одну его
статью.
Я отвечал очень ласково, что, может быть, он, как
журналист, обязанный заботиться о выгодах журнала, поступает очень благоразумно, не помещая
статьи, которая, разумеется, озлобит всех недоброжелателей Гоголя.
Она хотела напечатать в газетах прокламацию о притязаниях своих на русскую корону, хотела обнародовать завещание императрицы Елизаветы Петровны, но Радзивил тайно этому воспрепятствовал: уверил принцессу, что он отправил
статьи к
журналистам, а в самом деле уничтожил их.
Вообще же я не скажу, чтобы тогдашний Иван Сергеевич мне особенно полюбился. Впоследствии он
стал в своем обхождении и тоне гораздо проще. Отсутствие этой простоты всего больше мешало поговорить с ним"по душе". А я тогда очень и очень хотел бы побеседовать с ним, если не как равный с равным, то по крайней мере как молодой беллетрист и
журналист с таким старым и заслуженным собратом, как он.
И вот Михайловский взял у Якубовича его выписку из
статьи Богучарского и по одной этой выписке, не заглянув в самого Богучарского, написал свою громовую
статью. Как мог попасть в такой просак опытный
журналист, с сорока годами журнальной работы за плечами? Единственное объяснение: марксистов он считал таким гнусным народом, относительно которого можно верить всему.
Гамбетта хотя и адвокат по своему званию, но, в сущности, никогда не переставал быть
журналистом, да и до сих пор хозяин журнала, пишущий в нем руководящие
статьи.
Один богатый и знатный японец, бывший
журналист, Току-Томи,
стал толстовцем.
В газетах пелись хвалы заводу. Приезжали на завод
журналисты, — толстые, в больших очках. Списывали в блокноты устав ударных бригад, член завкома водил их по заводу, администрация давала нужные цифры, — и появлялись в газетах
статьи, где восторженно рассказывалось о единодушном порыве рабочих масс, о чудесном превращении прежнего раба в пламенного энтузиаста. Приводили правила о взысканиях, налагаемые за прогул или за небрежное обращение с заводским имуществом, и возмущенно писали...
В ночь первого отъезда Фанни Викторовны из «Зала общедоступных увеселений» с Леонидом Михайловичем Свирским, так звали
журналиста, Аристархов по окончании спектакля, когда в залах начались танцы, засел в буфете с Ласточкиным и
стал усиленно пить пиво.
— Есть, — отвечал я. — Ты знаешь, что я получил от генеральши выговор за резкое направление в моей газете «Сын Гостиного Двора», с приказом сделаться благонамеренным
журналистом. С этой целью я написал самый благонамеренный фельетон, который поместил в последнем нумере моей газеты. Генеральше этот фельетон очень понравился, и она обещала мне давать за каждую подобную
статью по пятиалтынному, а это составляет важное подспорье для моей газеты.
Покойный Вильмессан [Вильмессан Ипполит (1812–1879) — французский
журналист и издатель, основатель газеты «Фигаро».] написал о них когда-то прекрасную
статью в «Figaro».
Рассказанный случай с «увеличенной запятою» газета объясняла так, что
журналист, живущий на окраине, «купил шутки ради курьезную японскую козявку», а когда один генерал спросил его, что это такое, — он, по вдохновению, сказал, что это «увеличенная и засушенная запятая». Генерал этому поверил, а
журналист стал пробовать: неужто и другие образованные люди могут верить такой очевидной нелепости. И оказалось, что все этому верили!
Вся печать с единодушным восторгом встретила меня; многочисленные
журналисты, фотографы, даже карикатуристы (люди нашего времени так любят смех и удачные остроты) в сотнях
статей и рисунков воспроизвели всю историю моей замечательной жизни.
Про таких людей, судя по-человечески, нельзя сказать, добрый ли, разумный ли он человек, так как неизвестно еще, каким бы он был, если
стал бы человеком и перестал бы быть полковником, профессором, министром, судьей,
журналистом.